И снова о мужско-мамском

Какими бы ни были отношения в семье, первый опыт общения с женщиной для будущего мужчины - это его отношения с матерью. Часто говорят, что мужчина выбирает женщину похожую на мать, и так оно и есть. Но к этому наблюдению нужно добавить одну очень важную деталь, которая обычно остается без внимания.

Основное сходство с матерью, которое мужчина ищет в своих женщинах, касается не внешности, характера и привычек, а того чувства безопасности и умиротворения, которые он испытывал, находясь под материнской опекой.

Дело в том, что молодой мужчина даже не догадывается о том, что к женщине можно относиться как-то иначе. В своих избранницах он ищет лишь улучшенную версию своей матери, которая будет его холить, лелеять и оберегать, и с которой, ко всему прочему, можно предаваться сексуальным утехам. Все, как говорится, 33 удовольствия. Между матерью и женщиной для него стоит знак равенства.

Эту ситуацию может сгладить, например, наличие сестры или личный пример родителей, которые смогли установить между собой настоящие взрослые отношения. Тогда молодой мужчина может получить другой базовый опыт и научиться видеть в женщине не только материнский образ. Но такое везение бывает не часто.

Результатом таких изначальных условий оказывается то, что отношения с женщиной развиваются по одному общему шаблону, который легко пронаблюдать в кругу своих знакомых. Самые характерные признаки - это подчиненность мужчины своей женщине, зависимость от нее и страх перед ее недовольством. Это проявляется уже вскоре после знакомства. А чуть позже, когда отношения уже вошли в стабильную колею, всплывает другая характерная проблема - утрата или значительное ослабление сексуального интереса со стороны мужчины к своей подруге.

Мужчина, не зная других моделей поведения с женщиной, неосознанно выстраивает отношения таким образом, чтобы возложить на нее материнские функции. Для того, чтобы женщина могла обеспечить мужчине искомое чувство покоя и безопасности, она должна находиться для него в позиции старшинства. И мужчина ее к этому сам и подталкивает - делегирует ей полномочия, перекладывает на нее ответственность, передает ей право принимать решения и ставить оценки.

В итоге, мужчина получает именно то, чего и хотел. Женщина принимает на себя роль старшей и берет в свои руки дальнейшее руководство мужчиной. Для нее все это происходит так же неосознанно. Поначалу ей нравится то, что мужчина подчиняется ее желаниям, и кажется, что отношения развиваются наилучшим образом. Но позже женщина начинает замечать, что роль матери, которую она теперь играет, лишает ее возможности быть женщиной и требует от нее значительной ответственности. А мужчина, рано или поздно, понимает, что лишился свободы и вместо «любви» к своей подруге теперь испытывает только страх и недовольство.

После этого отношения просто рушатся. Притом оба - и мужчина, и женщина - не могут понять, что вообще произошло. Отношения, которые начинались, как сказка, прогнили и рухнули прямо на глазах. И поскольку оба совершенно не осознают происходящего с ними, то им кажется, что они просто выбрали не того человека. Тогда они прощаются и ищут себе новую пару, в которой, однако, повторяется ровно та же самая история.

Большинство наших мужчин до самой старости так и продолжают искать в женщине любящую мать. За этим скрывается отсутствие внутренней самостоятельности мужчины. Вместо того, чтобы научиться самому справляться с со своими душевными тяготами, он идет привычным путем и ищет женщину, на которую их можно будет повесить. При этом мужчина может руководить банком или командовать армией, но, возвращаясь домой, он все так же ищет умиротворения в объятиях своей женщины-матери.

Такие мужчины всю жизнь надеются встретить женщину, которая согласится быть для них одновременно матерью и любовницей. И по-настоящему они влюбляются тогда, когда видят в женщине ее готовность совместить эти роли. Но у таких отношений нет будущего - либо они, вскоре рушатся, либо делают мужчину и женщину совершенно несчастными, привязанными друг к другу, существами.

Ни одна женщина не смирится с тем, чтобы быть матерью для своего мужчины. Ни один мужчина никогда не смирится с утратой своей свободы в обмен на материнское утешение. Они могут лишь укрыться в самообмане, убеждая себя и друг друга в том, что отношения такими и должны быть, что настоящая любовь такова и есть, что безопасность и взаимное утешение важнее счастья. И этим самообманом пропитано большинство современных семей.

Пуская эти вопросы на самотек, мужчина неизбежно обрекает свои отношения с женщинами на горькую неудачу. Продолжая искать нежную понимающую мать в каждой женщине, мужчина отказывается взрослеть и собственноручно лишает себя самого ценного - свободы.

Женский взгляд на мужчину

Всякая женщина хочет быть слабой и в то же время стремится подчинить себе мужчину.

Становление женских взглядов на отношения с противоположным полом происходит иначе, нежели мужских. Женщина в меньшей степени перенимает модель своих отношений с отцом - куда больше она подчинена мировоззрению окружающих ее женщин.

Если мать научилась относиться к мужу со всем уважением и нашла свое счастье в спокойном принятии мужской воли, то и ее дочь в своих будущих отношениях будет достаточно мудра, чтобы не садиться своему мужчине на шею. Но это то редкое исключение, которых, быть может, один-два на тысячу. В большинстве же случаев можно наблюдать совершенно иную ситуацию, когда мать и другие находящиеся рядом с девочкой женщины следуют рабовладельческой установке «Мужчина создан для женщины» и прививают ее ребенку.

По какой-то непонятной причине повелось считать, что мужчина должен заботиться о женщине. Именно вот так абстрактно - всякий мужчина о всякой женщине. А к этому еще добавляется то, что о жене и матери он должен заботиться особенно усердно. Этот принцип даже не обсуждается - он уже давно впечатался в генетический код нашего социума. Мужчина женщине должен - вот фундамент женского взгляда на отношения с противоположным полом.

В ход идут все средства. Женщинам очень удобно разыгрывать из себя слабый пол, позволяя более сильным мужчинам взять на себя решение всех проблем. Но при этом, каждая женщина хочет, чтобы сильный мужчина исполнял ЕЕ желания и следовал ЕЕ решениям, а ответственность за все последствия брал на себя.

Женщины воспитывают своих мужчин так, чтобы они безропотно исполняли их желания, и увлеченно делятся друг с другом хитростями манипулирования. А потом, приходя к психологу, они еще и жалуются на мужское непослушание и на то, что мужики ( - козлы) не догадываются сами о том, что женщины хотят, и что им почему-то все приходится объяснять. Женская гордыня в этой плоскости бывает воистину безграничной.

Женщины хотят владеть мужчиной от и до - его волей, его телом, его желаниями и его душой. Владеть единолично и на всю жизнь, пока смерть не разлучит их. Такой утилитарный подход к мужчине не афишируется, но и не скрывается, поскольку он давно превратился в общую норму и больше уже не режет глаза своей абсурдностью.

Полистайте женские журналы, посмотрите телевизионные шоу - везде одно и то же. Считается, что женщина имеет право получать блага от мужчин уже за одни свои красивые глаза. Даже не за секс, что было бы капельку более справедливо, а просто так - потому что мужчина должен быть рыцарем, а рыцарь должен служить женщине.

На этой почве и происходит воспитание девочек. И если в семье она не находит опровержения всеобщему социальному безумию, то ей не остается ничего иного, как ему подчиниться. И первому же своему ухажеру она предъявляет длинный список того, что он ей должен за одно право находиться где-то рядом.

Надо сказать, что и мужчина вступает в отношения со своим набором представлений о том, что женщина ему должна, но большая проблема для мужчин все-таки в поиске материнских черт. К тому же, общество изначально готовит мужчин к служению женщинам, поощряя в них псевдо-рыцарские черты. Так что, молодые женщины получают мужчин в свои руки уже в полуготовом состоянии - остается только разогреть.

Не понимая абсурдности сложившейся ситуации, девушка слепо и безо всякой задней мысли перенимает взгляд на мужчину, как на исполнителя своих желаний. Поэтому, когда приходит пора первых влюбленностей, она уже глубоко застревает в общей колее женских заблуждений - она ждет от своих поклонников служения и поклонения.

На практике это выглядит просто. Не обязательно все сводится к банальному исполнению желаний. Женщины действуют тоньше - они стремятся переделать мужчину под себя так, чтобы дальше он уже сам понимал, что и когда нужно делать, чтобы уже безо всякого дальнейшего руководства мужчина сам делал то, чего хочет женщина. И это воспитание производится под знаменем любви - «Если любишь, изменись ради меня».

А когда нерадивый мужчина никак не хочет поддаваться дрессировке, женщины обижаются, устраивают истерики, жалуются мамам, давят на жалость и используют без разбора все доступные рычаги давления и манипулирования. И это тоже безо всякой задней мысли, потому как они искренне убеждены, что так и следует действовать, потому что непослушный мужчина - это всего лишь какая-то аномалия, которую нужно исправить.

Таким вот образом получается, что в большинстве молодых пар женщина очень скоро начинает верховодить. Мужчина ищет в женщине мать и сам отдает власть в ее руки, а женщина с удовольствием и энтузиазмом берет на себя воспитание и руководство мужчиной в реализации своих фантазий о счастливой семейной жизни.

Куда приводит такое взаимное сумасшествие, рассказывать не нужно - просто оглянитесь вокруг. А если среди ваших знакомых есть пары, в которых мужчина действительно (а не номинально) занимает роль старшего и не вешает на женщину свой инфантилизм, а она, в свою очередь, не пытается бежать впереди паровоза, вам повезло - учитесь у них.

Сотрудничество в развитии

Отношения, как сотрудничество

Возвращаемся к началу повествования. Отношения - одна из самых важных областей человеческой жизни, но мало кто задумывается над тем, что отношениям нужно учиться. Считается, что обучение в этом вопросе происходит само собой в общении со сверстниками и на живом примере окружающих людей. Но результат такого самообразования никуда не годится.

Ладно, если бы первой же неудачи в отношениях с противоположным полом хватало для того, чтобы осознать свои ошибки и скорректировать свои модели поведения, но этого не происходит - обычно, мужчины и женщины до самой старости так и ходят по кругу. Вместо того, чтобы разобраться в себе, они просто ищут другого человека, который им подойдет, и в отношениях с которым не нужно будет прилагать никаких усилий.

Все хотят, чтобы сказка сама пришла к ним в дом. Женщины в своих будуарах мечтают о рыцаре-избавителе, не отдавая себе отчета в том, что нормальному мужику их капризы и требования быстро встанут поперек горла. А мужчины устраивают рыцарские турниры и ищут женщину, которая оценит их мужицкую удаль, примет, полюбит и утешит.

Женщины не знают и не понимают мужчин - но они хотят, чтобы мужчина их понял, и считают, что этого будет достаточно для нормальных отношений. Женщин не интересует, чего хочет мужчина, или же они удовлетворяются простыми ответами, вроде того, что мужику нужен только секс. И точно так же женщины не задумываются о том, что в них самих есть такого хорошего, чтобы мужчина их мечты посвятил им свою жизнь. Вот уж где эгоизм высшей пробы.

И мужчины ничем не лучше - они точно так же ничего не понимают в женщинах, а потому легко ведутся на все манипуляции, лишь бы удовлетворить поверхностные женские капризы и урвать кусочек того душевного тепла, которое раньше могла дать только мать.

Не задумываясь о том, что на самом деле руководит женщиной и чего она на самом деле хочет, мужчина, во всей своей простоте, следует ее высказанным желаниям. Он не понимает, что женщина сама же его и возненавидит за его подчинение. Позволяя собой манипулировать (как бы из любви), мужчина делает женщину несчастной и заводит отношения в тупик. Он действует, как ребенок, которому нужно хорошо себя вести, чтобы мама его любила.

И до тех пор, пока отношения заводятся ради удовольствия, для совместного развлечения, ничего не изменится. Развлечение должно развлекать - в нем нет места сознательным усилиям. А между тем, отношения требуют большой внутренней работы - счастья на халяву просто не бывает.

Мужчине нужно целенаправленно учиться видеть в женщине женщину - существо противоположного пола, отражение собственной души, а не очередное воплощение материнского образа.

Женщина может быть для мужчины лучшим другом, помощником и вдохновителем, если позволить ей раскрыться именно в этом направлении. Всего-то и делов - нужно перестать вешать свои сопли на женщину и найти в себе достаточно твердости, чтобы отстоять свою мужскую свободу и самостоятельность.

Но ведь так хочется расслабиться и получать удовольствие, да? - Вот как раз через это и нужно перешагнуть. Во взрослых отношениях удовольствий намного больше, нужно лишь отказаться от своих детских привычек.

А женщине, в свою очередь, нужно учиться умерять свою гордыню и видеть в мужчине не исполнителя своих желаний, не защитника от всех бед и невзгод, а самостоятельного человека, рядом с которым будет интересно прожить свою жизнь.

Если дать мужчине свободу и уважать его право на самоопределение, он сам из благодарности и ответного уважения исполнит все желания женщины. Мужчины, в общем-то, не сволочи - относитесь к ним по-человечески, и они ответят тем же. Но мужчина ничего не должен женщине, а женщина ничуть не слабее мужчины, чтобы претендовать на какие-то привилегии. Мы разные, но мы равны.

Если женщина будет достаточно мудра, чтобы помочь своему мужчине повзрослеть, она получит те отношения, о которых и не мечтала. Но для этого ей самой нужно учиться быть именно женщиной - не матерью, не владычицей морскою, а женщиной - спутницей мужчины. В противном случае, можно всю жизнь прождать своего принца.

Рядом с нами всегда находится именно тот человек, которого мы достойны. И если почему-то кажется, что мы достойны большего, то, вероятно, мы окончательно себе заврались. Отношения могут быть почвой для взращивания друг друга или превратиться в компостную яму, где обе души только чахнут и разлагаются. Выбирать вам.

Картина: Daniel Del Orlano

 

Бетти Джозеф "О переживании психической боли"

Этот доклад был впервые прочитан на Конференции англоязычных аналитиков европейских обществ в Лондоне в октябре 1976-го года и впервые опубликован в: J. S. Grotstein (ed.) Do I Dare Disturb the Universe? A Memorial to Wilfred R. Bion,Beverly Hills, CA: Caesura Press, 92–102. Перевод выполнен по: Joseph, B. Towards the experience of psychic pain. In Joseph, B. (1989) Psychic Equilibrium and Psychic Change. London: Routledge. P. 88-97

«Существуют люди, столь нетерпимые к боли или фрустрации (или в ком боль или фрустраци столь нетерпима), что они ощущают эту боль, но не претерпевают (suffer) [Suffer – страдать, претерпевать, испытывать. – Прим. ред.] ее, так что нельзя сказать, что они ее обнаруживают … пациент, не претерпевающий боль, не способен “претерпеть” наслаждение» (Bion, 1970, p. 9).

Это данное Бионом описание занимает центральное место в моих размышлениях в настоящей статье. Я хочу описать тот тип движения и тот тип боли, который, полагаю, переживается в периоды перехода между ощущением боли и ее претерпеванием — в пограничной ситуации. Некоторые наши пациенты описывают нам боль некоего типа, с их точки зрения, не поддающуюся определению. Характер или природа этой боли для них непостижима, и зачастую они чувствуют, что не могут передать это переживание аналитику. Она может казаться почти физической, может быть связана с чувством утраты, но не является тем, что мы определяем как депрессию: в ней могут содержаться ощущения тревоги, но ее нельзя рассматривать как просто чувство тревоги. Это, как указывают нам пациенты, «боль». Именно этот как будто не поддающийся определению феномен я и хочу здесь обсудить.

Таким образом, я пытаюсь описать боль того типа, что возникает, полагаю, в моменты, когда происходит важный сдвиг в равновесии, поддерживаемом личностью — сдвиг и перемена состояния души, что в некоторых случаях может даже служить провоцирующим фактором, в конечном итоге приводящим пациента в анализ. У других пациентов этот сдвиг может являться частью аналитического процесса, и если его возможно привести к разрешению, он может стать чрезвычайно позитивным шагом в смысле прогресса и интеграции. Любопытно наблюдать, насколько часто эта боль ощущается почти физически, пациент зачастую локализует ее в нижней части грудной клетки, хотя отлично знает, что описывает не физическое состояние; это не ипохондрическая либо психосоматическая боль, пациенту известно, что она психическая. Она переживается как бы на границе между психическим и физическим. Психическая боль такого типа, полагаю, во многих отношениях есть пограничный феномен, о чем я буду говорить позже.

Поскольку обсуждаемый мной тип боли связан с утратой определенного душевного состояния и психологического равновесия, вначале я хочу рассмотреть природу этого состояния. Я уже говорила, что это боль — не просто тревога, не просто депрессия. Я покажу, что она связана со значительным осознанием самости и реальности других людей, и поэтому — с ощущением отдельности (separateness), но не является просто всеми этими представлениями, о которых я говорю: я хочу исследовать это переживание и его свойства. Полагаю, оно возникает у пациентов, которые живут во многих отношениях как будто удовлетворительной жизнью, но у них есть важные области психотических тревог, а их защиты действуют сравнительно успешно. Они в некоторой степени достигли покоя и свободы от конфликта, используя особые типы отношений с объектами, которые ограждают их от реалистических эмоциональных переживаний. По существу, я говорю об одном аспекте того, что Мелани Кляйн относит к категории «проективной идентификации». Когда патологическая связь этого типа обрывается, такие люди переживают нечто новое и незнакомое, и называют это, как и я, «болью». На более ранних стадиях анализа таких пациентов сильны чувства тревоги и преследования, когда ощущается угроза этим защитам; по мере продвижения и прогресса в анализе их переживание, полагаю, изменяется с тревоги на «боль». К этому движению я вернусь позднее.

Однако по моему опыту, боль такого типа может возникать не только в ходе анализа, как часть аналитического процесса, когда мы можем ожидать, что это постепенный и медленно интегрируемый процесс; она может возникать также и вне анализа, и может стать тем, что, как я уже говорила, в конечном итоге приводит пациента к лечению — когда, например, определенного типа отношения с объектом меняются и нарушают удерживаемое ранее равновесие, после чего обычно ощущаются гораздо более травматическими и насильственными.

Методы, которые такие пациенты используют для поддержания равновесия, демонстрируют значительное разнообразие; но общее у них — задействование важных объектов для контейнирования частей самости. Это иногда достигается довольно тотальным образом, как у первертов, которые проецируют себя психически или телесно в такие объекты-фетиши, как латексный костюм или женское тело, и таким образом остаются свободными от тревоги и отношений: иногда это достигается мощным, но более ограниченным способом, когда большие части самости проецируются в других людей и не переживаются как принадлежащие самости. Иногда этот процесс становится более очевидным для аналитика, когда пациент выстраивает целую бредовую систему, охватывающую особые области его жизни. Например, пациент проецирует части самости в аналитика таким образом, что воспринимает аналитика почти таким же, как он сам в жизни или личностно, а собственные затруднения пациента обычно приписываются аналитику практически или полностью без понимания этого, и аналитик рассматривается как живущий жизнью, очень похожей на собственную жизнь пациента — например, без друзей, в одиночестве, с теми же вкусами и предпочтениями. Так может поддерживаться убеждение в очень близких или интимных отношениях с аналитиком в настоящем или в будущем. Это значит, что нет реальных отношений, нет различения.

У таких пациентов в раннем периоде анализа каникулы и перерывы могут практически не переживаться, поскольку они прячутся в свой мир и поддерживают некие внутренние эйфорические отношения с аналитиком, весьма отличные от внутренних отношений, основанных на интроекции объекта, переживаемого как физически реальный и ценный, любимый или ненавидимый. Мы должны проводить различие между этими двумя случаями. Эти пациенты не «отыгрывают» или не скучают по аналитику на каникулах, поскольку как будто способны поддерживать такие эйфорические идеализированные отношения, живя в некоем непрерывном присутствии, не допускающем никакой дистанции. Медленное разрушение внутренних отношений такого типа приводит к чрезвычайно глубоким ощущениям боли при перерывах [в анализе].

Вследствие очень конкретного характера этого типа проективной идентификации выход из такого душевного состояния переживается столь же конкретно. Один пациент, выходя из частично бредового душевного состояния, использовал слово «появление» (emerging), что сопровождалось сильной болью; другой говорил, что его «вытаскивают». Некоторые как будто на самом деле считают свои переживания в анализе связанными со шрамами от операции. Один такой пациент на сеансе чувствовал, как снова начал болеть старый операционный шрам, другие видели огромные отвратительные шрамы во сне. Мне интересна связь между тем, как эти пациенты переживают, что их отрезают от чего-то, выдавливают, вытаскивают, и идеей настоящих родов в целом. К ее обсуждению я вернусь в дальнейшем.

Чтобы более подробно рассмотреть проблему этой психической боли, я хотела бы вначале привести пример, касающийся одного из тех пациентов, о которых я говорила ранее, когда разрыв отношений довольно специфического типа начинает подталкивать человека к анализу. Это пример юной женщины, заканчивающей построение своей университетской карьеры, которая раздумывала, не начать ли ей анализ, и затруднения во взаимоотношениях с мужчиной ощутимо старше ее в конечном итоге помогли ей прийти к лечению. Своего любимого, обладавшего весьма значительными научными достижениями, моя пациентка вначале ощущала очень интересным и желанным, но вскоре произошел сдвиг и она обнаружила, что воспринимает его как должное, и он становится все более преданным ей, подстраиваясь под ее просьбы и требования, смиряясь с ее значительной критикой, и даже нападками — когда она придиралась к нему, его интеллекту и так далее.

И в то же время эти отношения, которые казались ей очень надежными, ведь они с этим человеком как будто прекрасно подходили друг другу и любили друг друга, становились все более непрочными, и пациентка обнаружила, что с трудом может выносить разлуку со своим любимым, с трудом отпускает его, когда они расстаются, не может вынести прекращения бесконечных телефонных разговоров и тому подобное. Наконец наступила неделя, когда он на время отказался от отношений, и ее боль стала чрезвычайно сильной, и хотя вскоре они отношения возобновили, и пациентка чувствовала, что он предан ей, она нуждалась в постоянном подтверждении его преданности и продолжала почти постоянно испытывать боль. Затем она постепенно начала понимать, что проблема эта более глубокая, поскольку, несмотря на его очевидную преданность, она никогда не могла обрести покой.

Я заметила, что в ходе всего этого раннего периода анализа я вообще почти не существовала для нее, но служила кем-то, к кому можно ходить, перед кем можно изливать свои несчастья, и казалось, что моя роль исчерпывается ожиданием, что я дам ей «понимание», которое все расставит по местам. Казалось, она мало что чувствует в отношении анализа или меня как личности, и она не осознавала никаких чувств в отношении перерывов или перемен, но «понимание» не помогало, и она получала в то время очень незначительное облегчение от прохождения анализа. Полагаю, дело было в том, что эта пациентка действительно затруднялась поддерживать всю область чувств, связанных с зависимостью, ожиданием и желанием, и, мне думается, сопровождающим это гневом. Покуда ее любовник был сильно от нее зависим, почти цеплялся за нее, она была в порядке, но в тот момент, когда здесь происходил сдвиг, пусть и незначительный, даже завершение телефонного звонка, возникало паническое ощущение, которое переходило в ужасную боль, когда он самоустранялся. Хочу привести пример из самого начала анализа.

Сеанс обычно начинался в таком духе: пациентка входила, снова описывала все трудности со своим любимым — почему он ее бросает? Затем она описывала ужасное ощущение несчастья и боли, почему она не может теперь ему доверять и тому подобное. Потом следовал чрезвычайно настоятельный, решительный, требовательный вопрос. Почему он меняется? Я отметила, что, когда я пытаюсь помочь ей охватить (to expand) то, что происходит, я натыкалась на новую баррикаду вопросов. Почему так происходит? Что она теперь должна делать? В ответ на любые мои интерпретации ее вопросы становились все более деспотичными, более требовательными, казалось, они совершенно игнорировали все, что я говорила, и продолжали изводить меня. Затем я смогла показать ей, что за проблемой с ее любовником находится нечто связанное с тем, что она проделывает со мной. Что бы я ни говорила, она никогда не давала себе времени и возможности молча выслушать, впитать и переварить мои слова, но реагировала ужасно срочным требованием большего — и немедленно, словно сеанс уже заканчивается. Все, что я предлагала ей, не выглядело адекватным или не предоставлялось достаточно быстро, и, казалось, оставляло за собой ужасное чувство пустоты и голода, как будто она никогда не могла ощутить облегчения и потому продолжала требовать большего. Но она говорила «Да, но…» и переходила к новым вопросам так, словно решительно меня грызла или вгрызалась в меня, конкретным образом удерживая меня своей тревогой и требованиями. Полагаю, важно отметить, что она переживала вербальное понимание, которое как бы предполагало отношения между нами, практически бесполезным, и только такая конкретная вещь, как совет, казалась ей сколько-нибудь полезной — хотя, конечно, на самом деле никакой особой пользы от этого не было.

По этому поводу я хочу сказать не только то, что ее поведение в переносе теперь отражало ее непосредственное отношение со своим любовником: вторгающееся, грызущее и паническое. Полагаю, ее тревога заключалась в том, что она не могла справляться с глубокими эмоциональными взаимоотношениями с кем бы то ни было по причинам, которые ей тогда были совершенно неизвестны. Казалось, она нуждается в таких отношениях с любовником, из которых максимально устранены дистанция, различие, обособленность, чтобы он за нее цеплялся, и вся ее полная отчаяния часть была спроецирована в него. Когда эта структура начала разрушаться, сначала появилась тревога, а потом ужасная боль. Подозреваю, именно распад структурированных отношений стал угрожать выведением на всеобщее обозрение различных аспектов ее отношений с фигурами из младенчества. Один аспект, о котором я начала узнавать, касался контролирующего, вторгающегося, разгрызающего поведения и странного давления, которое оно оказывало на меня как на его адресата, чтобы попытаться как можно быстрее облегчить боль пациентки конкретными действиями.

Теперь я хочу перейти к другой стороне этого вопроса; а именно к ситуации, когда появление (emergence) боли есть часть движения в анализе. Пациент, живущий в некоем бредовом мире, начинает осторожно устанавливать контакт с более реалистическими частями своего мира и отношениями с аналитиком. Такие пациенты, как я упоминала выше, стремятся к специфической близости, совершенно особым отношениям с аналитиком, которые, похоже, глубоко внутри связаны с фантазийной проекцией самости в душу или тело аналитика, это близость именно такого типа, а не близость отношений или контакта. Обычно они не понимают этого и считают, что восхищаются аналитиком и одобряют его — что оказывается далеко от истины.

Именно медленный выход (emergence) из этого состояния причиняет сильнейшую и непостижимую боль, чрезвычайный дискомфорт, который пациент зачастую пытается заглушить конкретным образом при помощи медикаментов или алкоголя, полагая, что иначе с этим не справиться. Исходная реакция здесь — это зачастую реакция полной утраты состояния возбуждения или даже блаженства, и потому — реакция истощения, но очень важно, что природа этого чувства истощения в конечном итоге полностью проясняется. Но в перспективе такой выход (emergence) дает этим пациентам ощущение более широкого эмоционального спектра и большего богатства; или, перефразируя Биона, пациент, который теперь стал обладать способностью претерпевать боль, будет также способен претерпеть наслаждение. Я попытаюсь обсудить этот вопрос подробнее, приведя фрагмент материала из анализа такой пациентки, В., молодой писательницы, у которой был один ребенок, энергичный сын-подросток.

Предыстория материала такова. В. бессознательно жила в нереальных, квази-бредовых отношениях со мной, которые, похоже, распространялись и на другие ее отношения — в них мы были очень близки, составляли идеализированное единство и очень походили друг на друга. Вряд ли В. могла реалистически представлять себе меня. Также у нее были как будто скромные предварительные ожидания от психоанализа, ограничивающиеся разве что неким пребыванием в нем; как бы я ни старалась и чего бы мы ни достигали, она была склонна изо дня в день утрачивать контакт с тем, что происходило на сеансах. В тот период, о котором я буду говорить, имели место перемены, касающиеся, в частности, нового типа понимания различий между нами, которое я бы описала как ее выход из размытого бредового мира, и вместе с тем она стала больше ценить каждодневную работу и дорожить ею, но также и чувствовать сильную боль.

В. начала разговор в довольно легкомысленной, почти смешливой манере, слегка юмористически, что резко контрастировало с болью и затруднениями, о которых она говорила на предыдущем сеансе. Затем она рассказала сон, который, по ее словам, просто ошеломил ее своим ужасом. Как будто у нее есть второй ребенок, но отец неизвестен, словно бы никакого отца и не было. И как будто ребенок родился благополучно, но затем на его щеке возле рта возникла дыра, так что рот превратился в длинную щель. Появилась проблема, как кормить ребенка, потому что молоко вытекало наружу — это смутно и непостижимо ощущалось пациенткой как ее вина. Она завернула ребенка в одеяло и затем увидела, что прорезь на щеке стала немного заживать, и ребенок стал выглядеть получше.Ассоциации пациентки привели к ее тетке, которой недавно сделали операцию, но она сразу после этого пришла в неадекватное состояние и стала вскрывать некоторые операционные швы, раздирать их, так что хирург вынужден был их восстанавливать. Имя этой тетки было такое же, как и у пациентки.

Сон этот кажется особенно значимым для данного периода, когда пациентка почти постоянно ощущала сильную боль, он как будто содержал определенную возможность инсайта. Во-первых, полагаю, ребенок во сне — это аспект пациентки, переживаемый теперь как рождающийся, физически появляющийся из неких идеализированных, близких отношений со мной — ее конкретно переживаемого бредового мира. Однако это рождение не естественно, оно ассоциируется с вырванностью — шрамом от операции. Теперь, когда пациентка действительно начинает «появляться» (to emerge), начинают открываться разнообразные психические проблемы и возможности. Одна из таких возможностей — быть ответственной за себя и свою душу, за ее функционирование; во сне пациентка чувствует смутную ответственность за рот ребенка, — как ответственна ее тетка за повреждение операционных шрамов, за повреждение работы хирурга. Затем она теряет контроль над собой, молоко вытекает наружу, что именно и происходило всякий раз между сеансами. Оно не оставалось внутри и не переваривалось.

Этот сеанс, по существу, начался с некоего словесного недержания, шуток, слегка легкомысленных, и уклонения от реальных проблем. Но в самое последнее время она начала овладевать ситуацией, как будто бы рот, совсем слегка, стал заживать, охватывать сосок, и ее вид изменялся к лучшему! Но если она действительно «появляется», ей предстоит со многим столкнуться, например, с тем, что я все это время работаю с ней, что существует целый мир, в котором происходит жизнь, а ее бредовый мир — это бредовый мир, что у детей двое родителей, что наша работа требует ее активного соучастия. Она еще не достигла этой стадии активной ответственности за свою душу, в том числе за свой деструктивный и суицидальный аспект, разрушающий прогресс в ней самой и нивелирующий нашу работу; эта ответственность включает в себя «претерпевание боли». Но она двигалась в этом направлении. Суицидальные чувства очень заметны у пациентов, выходящих из таких состояний замкнутости, поскольку они стремятся избегать именно жизни, ибо именно жизнь, отношения как раз и возбуждают столь сильную боль, весь спектр чувств, которые до настоящего момента избегались. Разрушение самости и переживающей души наиболее привлекательно [при этом для пациента].

Здесь я также хочу подчеркнуть ощущение спутанности — не только чувство спутанности у пациента в отношении того, что происходит, но также видимая спутанность и совмещение множества стадий и тревог: рождение, оральные тревоги (протекающий рот), вероятно, эдипальные аспекты (не было отца); фрагменты потенциальной заботы и репарации — ребенок завернут в одеяло, рот заживает, смутное ощущение само-порицания и так далее. Похоже, такие пациенты, погруженные в нереальный, бредовый мир проективной идентификации, в своем развитии в некоторой степени рисковали (они на самом деле не психотики), продвигались вперед, но никогда не были способны придерживаться главных стадий развития и прорабатывать их, немедленно прячась перед лицом трудностей и тревог обратно в свой нереальный мир. Когда они при лечении выходят из него более основательно, происходит прорыв серии различных стадий и проблем, которые всплывали ранее, затрагивались, но с ними никогда по-настоящему не разбирались, и теперь их нужно рассортировать в ходе аналитической работы.

Я подозреваю, что это связано с неизвестностью природы данной боли, которую невозможно классифицировать. Эта боль не переживается как вина в связи с импульсами, заботой об объектах или утратой объекта; она не настолько отчетлива. На данной стадии такие пациенты еще не достигли различения, достаточного для того, чтобы выйти на депрессивную позицию и проработать ее. Природа этой боли более неясная, более грубая, она больше связана с выходом в живой мир. Бегство от нее означает не столько использование маниакальных защит, сколько соскальзывание обратно к использованию более шизоидных механизмов для достижения покоя, несмотря даже на то, что это подразумевает разрушение прогресса или самости, или же попытку вернуться к состоянию неразличения, [пребывания] как будто внутри объекта. Иначе говоря, такое переживание боли — это еще не душевная боль (heartache, букв. «сердечная боль»), хотя зачастую ощущается связанной с сердцем; но она содержит в себе истоки способности чувствовать душевную боль.

Полагаю, теперь понятно, что зачастую, похоже, именно у этих пациентов происходит родовой срыв (breakdown), когда рождаются их собственные дети — особенно, мне думается, первенцы. Они обычно испытывают относительный комфорт и свободу от тревоги во время беременности, но рождение или период, следующий непосредственно за родами, часто для них травматичен. Мне кажется, они не только чувствуют, что у них забирают ребенка, но также столь глубоко идентифицируются с новорожденным, который ощущает, что его вытащили или вырвали из материнского тела, — что первые недели могут оказаться наиболее травматичными и спровоцировать достаточно серьезный срыв. У такого пациента собственная проблема пребывания вовне, проблема рожденности никогда в должной мере не прорабатывалась.

Здесь я хочу вернуться к тому, о чем говорила ранее, к природе движения в анализе к переживанию психической боли такого типа. Вначале, когда мы анализируем характер проективной идентификации пациента в его объекты и происходит определенный сдвиг в защитах, эти сдвиги сопровождаются тревогой и быстрым повторным применением проективных механизмов для восстановления былого равновесия. Только когда эти аспекты лучше интегрируются пациентом и происходит укрепление Эго, начинают ощущаться некая готовность и активная заинтересованность в том, что происходит как вовне, так и внутри. Именно тогда, на мой взгляд, психическая боль переживается как таковая, и если пациент не скрывается от нее, его способность претерпевать боль увеличивается. Бион описывает необходимость для «аналитического опыта увеличивать способность пациента к претерпеванию (suffering [страданию]), даже если пациент и аналитик будут надеяться уменьшить саму боль» (Bion, 1963, p. 62), и далее он описывает взаимосвязь между болью и развитием, прибавляя, что это «признается в часто употребляемом выражении “болезни роста” (growing pains, букв. “боли роста”)», — напрямую относящееся к нашей теме замечание.

Я хочу вкратце проиллюстрировать движение такого типа. Пациент С., пробывший в состоянии полной замкнутости в себе всю свою жизнь и захваченный фетишистскими фантазиями, начал ощущать себя живым, что сопровождалось сильной болью и смятением, но также и ощущением возросшего эмоционального богатства. Например, впервые за всю свою сознательную жизнь он ощутил истинную привязанность к своей старой матери. Но происходило также и бегство в укрытие. Незадолго перед летними каникулами он рассказал сон, в котором он находится в частной больнице, в халате; это связано с состоянием сердца, что его беспокоит. Выглянув в окно, он понимает, что есть часть снаружи, своего рода пристройка к больнице, закрывающая часть улицы, где что-то происходит. Снаружи идет его друг. В ассоциациях присутствовало упоминание о его старых ночных страхах остановки сердца и смерти. Теперь я предположила конфликт между тем, что он остается эмоционально замкнутым в себе, и представлением о том, что он входит в контакт с внешним миром, в котором, как известно, многое происходит, например, перерыв в анализе на каникулы, им осознаваемый, эмоционально ощущаемый, и это действительно может сильно затрагивать его сердце. Это предположение его весьма взволновало. Он согласился с ним, упомянув одну странность — когда он пришел на сеанс, то посмотрел на дату на часах и отметил, совершенно для себя нехарактерно, что через две недели наступают каникулы. Обычно это эмоционально доходило до него лишь за несколько часов перед перерывом. А на этом сеансе можно было ощутить некое движение.

На начальной стадии его анализа, когда мы оказывались в состоянии анализировать его глубокие проекции в свои объекты, возникали чувства сильной тревоги, как в повторяющемся сне его детства, когда он падал с земного шара в темное ужасающее ничто. Теперь мы могли отделить эту тревогу от ощущения боли и беспокойства, связанного с неизвестными чувствами, касающимися мира, в котором многое происходит снаружи и внутри. Там, где раньше была фрагментация, теперь началась боль, но пациент также знал, что эта боль содержит некое богатство и поэтому даже надежду.

Я выражаюсь таким образом, поскольку чувствую, что у боли такого типа есть свойство непостижимости для пациента и для аналитика. Похоже, эта боль связана с людьми и жизнью, и если мы поможем своим пациентам ее выдержать, станет возможным чувство ответственности за себя, свои отношения, свое понимание и свои импульсы, и мы получим истинный сдвиг по направлению к депрессивной позиции с заботой о людях. Но это только часть пути к депрессивной позиции. Если аналитик преждевременно допустит знание о ее содержании, он, я подозреваю, спровоцирует пациента ожесточиться вновь. Здесь есть дополнительная техническая особенность: полагаю, мы можем помочь пациенту вырваться из старых методов функционирования и выйти к переживанию психической реальности такого типа, началам претерпевания психической боли и ее преодоления, только следуя мельчайшим движениям выхода из этого состояния и бегства в него, переживания и избегания переживаний в переносе. «Знание» подобных вещей бесполезно для пациента. Эти два последних момента связаны с тем, о чем думал сам Бион: один из них он часто обсуждал с различных точек зрения, а именно, значимость умения выдерживать незнание — «негативной способности». Второй касается ценности ясного различения в аналитической работе «знания о» и «становления», между К и О (Bion, 1970).

Итак, я попыталась обсудить психическую боль определенного типа, которая, полагаю, связана с выходом из шизоидных душевных состояний, в которых изобильно используется проективная идентификация. Я стремилась обсуждать ее как пограничный феномен, явление на границе душевного и физического, между замкнутостью и выходом из нее, между тревогами, ощущаемыми в ракурсе фрагментации и преследования, и началами претерпевания [страдания], интеграции и заботы.

Перевод З. Баблояна.

Научная редакция И.Ю. Романова.

Библиография

Bion, W. R. (1963) Elements of Psycho-Analysis, London: Heinemann.

Bion, W. R. (1970) Attention and Interpretation, London: Tavistock Publications.